Но однажды пришлось Андрею и Прошке делить меж собой беду.

Застала их на море буря. Унесла она лодку далеко от берега.

Как далеко, парни не знали. Знали только, что в эту даль никто не приплывёт за ними, никто не найдёт их в этой дали.

Они не собирались в море надолго. Припасов взяли с собой мало. Скоро начали голодать. Был у них жбан с водой. Стали рыбаки воду беречь и считать на глотки. Глоток — Андрею. Глоток — Прошке. Человек может долго не есть, но не пить долго не может, без воды скорая смерть человеку. А Прошке и Андрею ох как не хотелось умирать!..

Андрей лежал в лодке у кормы, Прошка на носу. Между ними стоял жбан.

Когда казалось поморам, что уже приходит смерть, они брали жбан и пили по глотку.

Глоток — Андрею.

Глоток — Прошке.

Пришёл день, когда осталось воды в жбане на два глотка ровно. Рыбаки посмотрели друг на друга, словно прощаясь, и стало им очень жалко друг друга. Они заплакали бы. Но нечем им было плакать, слёз не было у них. Слёзы ведь тоже вода.

— Ох, Андрей, Андрей! — заговорил Прошка. — Сколько воды кругом — целое море! А не напиться, будь оно, море, проклято! Хоть всё выпить — не напиться! Была бы моя воля, превратил бы я его в кружку колодезной воды…

— Я много за кружку дал бы, — ответил Андрей, — и мережи свои, и дом… И всю рыбу, какую ловил бы, и зверя, какого добыл бы. А моря не отдал бы! Не моё оно, море. Нам с тобой смерть в нём, поморам смерть без него. Как они будут жить без моря, чем кормиться? Нет уж, пусть море будет вечно.

— Значит, не очень хочешь ты пить, если говоришь так, — прохрипел Прошка. — У тебя, верно, глотки больше, чем мои. И ты больше меня выпил.

Тут схватил Прошка жбан, прижал его к губам и выпил свой глоток.

И чужой выпил.

Он долго ещё сосал горловину жбана — пока не упал на дно лодки.

Андрей ничего не сказал товарищу. Может быть, он не знал, что сказать. Может быть, не хотел. А может быть, не было у него сил прошептать слово.

…Случилось, на лодку наткнулись зверобои. Андрей и Прошка ещё были живы. Зверобои выходили их, доставили домой.

Парни поправились.

Стали собираться снова в море.

А о том, что случилось у них, какой разговор тогда был, никому не сказали.

Провожать Андрея и Прошку пришло всё село. Все желали им удачи. Был час прилива. К берегу катилось море. Водяной вал выбегал на сушу и, разлившись, пропадал в песке, оставляя, как отметину своей силы, полосу пены. Тут же бежал новый вал, он гремел ещё сильнее, ещё дальше кидал на песок пену.

Андрей выбрал время, толкнул свою лодку навстречу волне. Лодка подскочила на гребне. Андрей ударил вёслами, сорвал лодку с гребня, и она понеслась в море.

И Прошка толкнул свою лодку. А вода ударила её под днище и выбросила на песок. Прошка стянул лодку с песка, снова толкнул. Вода опять отшвырнула лодку. В третий раз, когда показалось всем, что Прошка удержится на гребне, с моря — из самой его глубины, что ли? — прикатился гремучий вал. Он ударил Прошкину лодку и выкинул далеко за чертой пены, за грядой камней на сухой луг. Прошка поднялся на ноги, стёр мокрым рукавом песок с лица, поглядел на поморов. Дети, испуганно озираясь, девушки, закрыв лица платками, побежали к домам. А старики стояли на месте и глядели в землю. Но вот и они пошли в село.

Знали поморы: если море не пускает к себе человека, значит, человек когда-то сильно обидел море. А тот, кто обидел море, может обидеть друга, даже может выпить его глоток воды, когда в этом глотке вся жизнь.

После этого ушёл Прошка в леса, и никто его больше не видел.

Но говорили, будто бы каждый год, когда море очищается ото льда и начинается весенний промысел, на берегу появляется человек, похожий на Прошку. И как встанет этот человек у моря, море начинает гнать к берегу льдины, и на целую неделю снова наступают холода, от которых гибнут птицы, прилетевшие на взморье вить гнёзда.

Почтовая бутылка

В матросском сундучке, обитом медными полосками, между пачкой крепкого табака и тельняшкой, скатанной в трубку, лежала бутылка. Бутылка из зелёного стекла.

Она попала туда после весёлого праздника в честь морского бога Нептуна. На каждом корабле бывает такой праздник, когда корабль переходит из морей северных в моря южные. В тот день матросы сидели на палубе и пели морские песни. На солёном ветру бутылка сама подпевала морякам. И чем меньше вина оставалось в ней, тем громче тянула она своё «угугу».

Матросы были ладные люди. Их кожа потемнела на солнце, их волосы на солнце побелели, выгорели. Руками они могли гнуть железо и этими же руками писали ласковые письма детям и жёнам. Стоит ли удивляться, что бутылке было приятно плавать на одном корабле с ними. Она тоже любила плеск и грохот волн, скрип балок в трюме и не боялась, когда матросский сундучок начинал метаться по каюте. Это шторм раскачивал корабль, что, в общем-то, на море случается часто.

Однажды волны гремели особенно яростно. Сундучок прыгал по каюте, бутылка каталась в нём, натыкаясь то на пачку табаку, то на тельняшку. Вдруг сундучок замер на месте. Бутылка испугалась. Ведь это означало, что корабль тоже внезапно остановился. Кто мог остановить его в бушующем море? Может быть, кит? Но киты уплывают от шторма в тихие воды…

Прошло какое-то время, сундучок опять начал качаться, а потом его крышка открылась. Бутылку взял в руки матрос.

«Угугу! Какой страшный ветер! — загудела бутылка. — Как низко идут тучи! Какие огромные волны! Как ломают они корабль, налетевший на камни!.. Угугу! Как мал остров, на который выбрались матросы, — просто скала в открытом море! Что же станет теперь с вами, храбрые люди? Кто спасёт вас, кто приплывёт за вами к этой скале?»

— Только ты можешь нас выручить, — сказал матрос и поднял бутылку высоко вверх. — Ты из крепкого стекла, из зелёного стекла. Помоги